Культурная история имени: Светлана. Часть II

Дата добавления: 23.11.2017, 00:00:00

Усвоение текста «Светланы» литературой, народной культурой и обиходом дореволюционной России в значительной мере объясняется ее святочной тематикой. Однако не меньшую роль в этом процессе сыграла и увлеченность читателями героиней баллады, которая была воспринята как воплощение самых привлекательных черт русской де­вушки. Неудивительно поэтому, что вскоре после ее написания в ли­тературе, в фольклоре и в жизни стали появляться образы-двойники Светланы, а также ее портретные изображения, которые создавались как художниками-профессионалами, так и безымянными авторами «народных картинок».

В сознании читателей баллада запечатлевалась и как словесный текст, и как зримо представимый образ – образ героини, гадающей на зер­кале. Именно поэтому картины девичьих гаданий и гадания Светланы оказались не только центральными, но и вытесняющими собою другие эпизоды. Остальные детали и ходы балладного сюжета (возвращение жениха, скачка молодых на тройке, церковь, избушка, голубок и пр.) как бы выпадали из текста или, по крайней мере, не возникали в сознании сразу же – «при мысли о Светлане». Тема гадания девушки на зеркале или «приглашения суженого на ужин» неизменно напоминала о героине баллады. Вспомнил ее Пушкин, собираясь отправить свою Татьяну на «страшное» гадание в бане, где она уже велела «на два прибора стол накрыть»: «И я – при мысли о Светлане / Мне стало страшно – Так и быть... /С Татьяной нам не ворожить». «Устраивая» гадания для сво­их героинь, вспоминает ее М. П. Погодин в «святочных» повестях «Су­женый» (1828) и «Васильев вечер» (1832). Увидев на сцене изображение святочных гаданий, вспоминает ее и рецензент драмы А. А. Шаховского «Двумужница, или Зачем пойдешь, то и найдешь» (1832): «Хор поет еще до поднятия занавеса; когда же он открывается, то мы видим на сце­не первую строфу "Светланы", баллады Жуковского: Раз в крещенский вечерок /Девушки гадали...»45. Светлана приходит на ум гадающим, на святках гимназисткам и институткам, как, например, в романе Н. А. Лух­мановой «Девочки» (1899) («...вот Татьяна у Пушкина идет на двор в открытом платье и наводит месяц на зеркало, или вот – Светлана садится перед зеркалом в полночь»46) и в ее же рассказе «Гаданье» (где героине во время гаданья на зеркале «вспомнилась баллада Жуковско­го», после чего приводятся строки из «Светланы»: «в чистом зеркале стекла /В полночь, без обмана, / Ты узнаешь жребий свой...»41).

Образ Светланы безошибочно узнается, разыгрываемый в шара­дах, – одном из популярных святочных развлечений в дворянских домах. Так, в первом номере газеты «Листок» за 18 31 г. автор заметки, описывая только что прошедшие святочные вечеринки, рассказыва­ет о представленных на них шарадах. В одной из них изображалась «Светлана перед зеркалом»48. М. И. Пыляев в очерке о праздниках, проводившихся в первой половине XIX в. в доме одного из «петер­бургских крезов», описывает инсценировку «шарады в лицах» со сло­вом «баллада», где этот жанр также был представлен «Светланой»49. Слово «баллада» с явной отсылкой к «Светлане» в 1819г. разыгрыва­лось и в доме Олениных, причем участниками этого представления были сам Жуковский, Пушкин и Крылов50.

С постепенным вхождением в жизнь текст баллады сгущался в со­знании читателей в пластический образ – образ героини, сидящей перед зеркалом. Наиболее известным примером его живописного во­площения является картина К. Брюллова «Гадающая Светлана» (1836), на которой изображена девушка с русой косой в русском сарафане и кокошнике, сидящая перед зеркалом и смотрящая в него напряжен­ным и испуганным взглядом ...
... Картина эта – отнюдь не иллюстрация к балладе (или, по крайней мере, не только иллюстрация), а воссозда­ние уже существующего в общественном сознании образа. Подтверж­дением тому являются и многочисленные литографии по мотивам гадания Светланы в иллюстрированных изданиях второй половины XIX – начала XX в.51 Примером тому служат и стихотворные тексты на эту тему: «Уж полночь... Зеркало и две свечи пред ним... /Краса­вица сидит, очей с него не сводит... /<...> /И отражается в нем чудное виденье...»52.

Так Светлана, героиня баллады Жуковского, превращается в об­раз-символ гадающей на святках девушки. Как писала Цветаева: «то же самое, что "Раз в крещенский вечерок", и ведь главное – те же девушки!»53.

Чем же можно объяснить такой успех героини баллады, столь сильную эмоциональную реакцию читателя на созданный Жуковским образ? «Светлана»-текст и Светлана-героиня не просто понравились читателю – они пленили, они покорили его, о чем свидетельствует хотя бы высказывание С. П. Шевырева: «И вот за полунемочкой Люд­милой, которую похитил жених-мертвец, явилась в сарафане русская красавица Светлана, на святочном вечере, и загадала свою сердечную думу в зеркало, и совершался дивно-страшный сон ее, и увлекал в мир мечты сердца дев и юношей.. ,»54.

У Жуковского Светлана– милая, обаятельная, прелестная, иде­альная, при том, что она почти ничего не делает на протяжении всего балладного сюжета. В начале о ней сказано, что она «молчалива и грустна». Потом подружки просят ее спеть подблюдную песню; она отвечает, что «готова умереть в грусти одинокой». Когда им, наконец, удается уговорить ее погадать – «с тайной робостью она в зеркало глядится». Остальное – сон. При этом автор постоянно отмечает ро­бость своей героини: «Чуть Светлана дышит...»; «Робко в зеркало глядит...»; «Занялся от страха дух...»; «Сердце вещее дрожит; I Робко дева говорит...»; «Пуще девица дрожит...», «Входит с трепе­том, в слезах...»; «Под святыми в уголке / Робко притаилась»; «Что же девица?.. Дрожит...». Эта характеристика, как видим, повторя­ется многократно. Героиня все время робеет и дрожит, практически бездействуя, и, несмотря на это, – совершенно покоряет читателя. В значительной мере это объясняется и обаянием позы, выбранной для нее поэтом, – позы гадальщицы, и очарованием грустной и молчали­вой девушки, покорной своей судьбе.

Обаяние героини поддерживается и усиливается авторским отно­шением к ней – автор ее любит. «Очень привлекательна в балладе эта авторская любовь к героине, неизменное и сердечное авторское сочувствие к ней»,– пишет Е. А. Маймин55. «Милая Светлана», «красавица», «моя краса», «радость, свет моих очей...», «Ах, Свет­лана, что с тобой?» – теплота, исходящая от автора, буквально оку­тывает Светлану. Отношение поэта к своей героине передается и чи­тателю. Пытаясь разгадать секрет очарованности читателя Светланой, С. П. Шевырев пишет об уникально русском переживании прекрас­ного, которое, по его мнению, включает в себя непереводимое ни на какую иную культуру и непонятное никакой иной культуре понятие, выражаемое словом милое: «Светлана представляет тот вид красоты в русской поэзии, для какой нет выражения ни в какой немецкой эс­тетике, а есть в русском языке: это наше родное милое, принявшее светлый образ... Для Жуковского милое совершилось воочию в его Светлане»56 (Курсив С. П. Шевырева. –Е. Д.).

«Философия смирения и покорности <...>,– замечает Р. В. Губа­рева, – в особенности сказалась на трактовке характера главной ге­роини баллады – Светлане, которая, по замыслу Жуковского, долж­на была стать воплощением национального начала»57. Молчаливость, кротость и грусть показаны как достоинство – как наиболее характер­ные и ценные качества русской девушки. Теми же чертами наделяет и Пушкин свою Татьяну, устами Ленского сравнивающий ее со Светла­ной: «Скажи: которая Татьяна? / – Да та, которая грустна / И мол­чалива, как Светлана, / Вошла и села у окна». И не удивительно, что Онегин сразу же отдает предпочтение Татьяне, столь похожей в первых главах на героиню Жуковского: «"Неужто ты влюблен в другую?" /"А что?" – "Я выбрал бы другую,/ Когда б я был, как ты, поэт..."».

Аналогии между образом Светланы Жуковского и образами похожих на нее девушек – персонажей литературных произведений – прово­дились неоднократно. Е. П. Ростопчина в «дорожной думе» «Огонь в светлице» (1840) пишет: «И я увижу: там сидит, /Склонившись тем­ной головою / Над тонкой прядью кружевною, / С румянцем пламенных ланит,/ И с светло-русою косою /Краса-девица! И она, / Как незабвен­ная Светлана, /Под простотою сарафана/Свежа и прелести полна»58. А. С. Панов, автор детективной повести «Три суда, или Убийство во время бала» (1876), так характеризует двух своих прямо противополож­ных по характеру героинь: «Если Анну Дмитриевну прозвали Тамарой, то Елену Владимировну следовало бы назвать Светланой. Скромная, ясная, непорочная, Русланова менее Бобровой была способна зажечь страсти, но производила какое-то умиротворяющее, целительное действие на душу. Это был воплотившийся чистый ангел, приносив­ший на землю мир и поселявший в "человецех благоволение"»59.

Отношение поэта к своей героине, идеализация ее, сочувствие ей (сопереживание с ней) и заинтересованность в ее судьбе, а также фи­нал баллады, в котором поэт обращается к ней напрямую («О, не знай сих страшных снов / Ты, моя Светлана!») как бы оживляют литера­турный образ, создают иллюзию его подлинности.

И действительно, в самом конце баллада незаметно переключает­ся в другой жанр – жанр дружеского послания, адресатом которого была Сашенька Протасова, племянница, крестница и любимица поэта. Вскоре после создания «Светланы» и как бы в дополнение к финаль­ным ее строкам Жуковский пишет другое послание к тому же само­му адресату и на ту же самую тему – тему судьбы: «Хочешь видеть жребий свой / В зеркале, Светлана? / Ты спросись с своей душой! / Скажет без обмана / Что тебе здесь суждено!»60. Светлана– ге­роиня баллады – слилась с той, которой эта баллада была посвяще­на и которой она была адресована: с существующей вживе девушкой Сашенькой Протасовой. Рамки художественного текста оказались ра­зорванными, и героиня вышла в жизнь (или живая девушка вошла в литературный текст?). Пушкин в аналогичном «разрыве текста», со­вершенном в «Евгении Онегине»61, следовал за Жуковским– здесь он ученик своего «побежденного учителя».

Е. А. Маймин отмечает, что баллада «Светлана» сделалась особо значимым фактом в жизни самого Жуковского. Он «не только помнит о Светлане, но и воспринимает ее словно бы реально, посвящает ей стихи, ведет с ней дружеские задумчивые беседы»62: «Милый друг, в душе твоей, /Непорочной, ясной, / С восхищеньем вижу я, / Что сход­на судьба твоя / С сей душой прекрасной!» 63.

По всей видимости, этот факт отождествления автором героини баллады и реальной девушки и способствовал преодолению героиней границ литературного текста, из которого она «выходит», слившись с образом Сашеньки Протасовой, получившей в результате этого свое второе имя – Светлана. Александра Протасова (Воейкова) как бы реализовала судьбу героини баллады, продолжила ее жизнь, которая, вопреки пророчествам (даже заклинаниям!) поэта {«Будет жизнь твоя светла...»), оказалась недолгой, тяжелой и печальной. Однако не сломленная невзгодами, она до конца сохранила «светоточивость» души, оставаясь Светланой и для самого Жуковского, и для своих род­ных и близких, и для литераторов и поэтов, посвящавших ей стихи, восхищавшихся ею и преклонявшихся перед ней.

«...Баллада, – отмечает А. Немзер, – сформирует ее облик и тип поведения; высокую легенду получит она взамен земного счастья.

Для многих и многих дворянских девушек», героиня баллады будет «манящим идеалом, образцом для подражания»64.

По мере вхождения баллады в общественную жизнь границы тек­ста оказались размытыми. Сюжет замкнулся на образе, образ вышел из текста, как портрет из рамы, и зажил своей жизнью: судьбой Са­шеньки Протасовой, судьбами гадающих девушек и героинь повестей и рассказов – всех тех, для кого Светлана становится образцом. В этом процессе постепенно терялся сам текст: он растаскивался на ци­таты и эпиграфы, утрачивал строфы, превращаясь в песню, в романс, в детское стихотворение и в конце концов свернулся в эмблематичный образ героини в позе гадальщицы. 

Добавить сообщение
* Поля обязательные для заполнения.