Культурная история имени: Светлана

Дата добавления: 16.11.2017, 00:00:00

В русском обществе, где знаковые элементы всегда играли важную роль, тема личного имени приобретает особую значимость: его носитель, как в жизни, так и в литературе воспринимается наследником и продолжателем не только своего святого покровителя, но и истори­ческого или литературного тезки. Отсюда актуальность темы личных имен и их культурно-исторического значения. Недавно в контекст сов­ременной науки были введены три важные имени-образа: Лиза, Нина и Вовочка. В. Н. Топоров показал, как на протяжении двух столетий в русской культуре не только формировался, но и постоянно «подпитывался» карамзинской героиней образ Лизы. Именно Карамзин задал этому образу параметры, которые невозможно было игнорировать со­здателям всех послекарамзинских Лиз. Книга А. Б. Пеньковского по­священа другому важному имени-символу русской культуры – имени Нина. Пеньковский поставил перед собой иную задачу: проследить, как уже существующий в высших дворянских кругах образ Нины формирует и определяет психологические и интеллектуальные чер­ты «литературных» Нин первой половины XIX в., создав этому имени инерцию, дошедшую, как полагает автор, до нашего времени. Статья А. Ф. Белоусова «Вовочка», в отличие от двух первых работ, посвя­щена мужскому имени Владимир, которое рассматривается автором в связи с его переходом в деминутивную форму Вовочка, в конце кон­цов превратившуюся в анекдотическую маску. Отличие настоящей работы от названных исследований состоит в том, что в ней речь пой­дет об имени выдуманном, «литературном», которое только благодаря балладе В. А. Жуковского отвоевало себе равноправное место в ряду традиционных русских женских имен. Узкий (на первый взгляд) антропонимический вопрос о происхождении и судьбе имени Светлана оказался исключительно сложным и многоаспектным. В процессе ра­боты к имени Светлана добавлялись все новые и новые, часто – не­ожиданные и парадоксальные оттенки и смыслы, меняющие до неуз­наваемости образ первой и главной Светланы – Светланы Жуковс­кого. Баллада «Светлана» сыграла в истории этого имени решающую роль, что вызвало необходимость уделить большое внимание истории ее в русской жизни.

Исследование об имени Светлана, как хочется надеяться, запол­нит брешь в культурной истории имени, о котором известный специ­алист по русской антропонимике В. А. Никонов писал, что «оно еще ждет своих исследователей»6.

I

С первым «вольным переводом» Жуковского нашумевшей на всю Европу баллады Г. А. Бюргера «Ленора» (1773) русский читатель по­знакомился по «Вестнику Европы» в 1808 г., где она была напечатана под названием «Людмила» и с подзаголовком «русская баллада». Уже в «Людмиле» Жуковский слегка русифицировал текст первоисточника, введя ряд псевдоисторических деталей и заменив имя героини на сла­вянское. «Людмила» привлекла всеобщее внимание и имела большой читательский успех. «Людмилой» были удовлетворены, кажется, все, кроме самого Жуковского, который сразу же после ее опубликования берется за создание еще одной версии той же баллады. Это свидетель­ствует о том, что проблему создания «русской баллады» Жуковский не считает решенной.

Работа над новым переложением продолжается четыре года – с 1808 по 1812. Первый замысел («Ольга») отвергается, второй («Гада­ние») также отвергается, третий («Светлана») воплощается в жизнь7. Меняется сюжет, меняется название, меняется имя героини. Поиски удовлетворительного варианта идут по трем направлениям.

Во-первых, для «русской баллады» Жуковскому необходима была «национальная» тема; и он находит ее в старинном народном празд­нике – святках.

Во-вторых, в процессе поиска названия новой баллады Жуковский проходит путь от имени героини («Ольга») к теме («Гадание») и от темы снова к имени («Светлана»). Это возвращало читателя к ориги­налу и к первой переработке Жуковского, где также в заглавии стояло имя героини. Такое название концентрировало внимание именно на героине, в то время как святки становились фоном, оправдывающим сюжет и дающим возможность ввода этнографических сцен, ставших со временем обязательными для «святочных» произведений. И, наконец, в-третьих – процесс поиска самого имени. Выбор сначала падает на Ольгу. Однако Ольга отвергается, скорее всего, по причине слишком сильных исторических ассоциаций: княгиня Ольга была уже хорошо известна читателю по историческим сочинениям, и ее имя могло при­влечь в текст противоречащие замыслу Жуковского коннотации. Рус­ская поэзия и драматургия второй половины XVIII – начала XIX в. использовала множество псевдорусских имен с положительной эмо­циональной окраской: Милена, Прията, Милолика, Добрада, Блонди­на и т. п. Так и Жуковский, обдумывая план поэмы «Владимир», над которой он работал одновременно со «Светланой», дает ее женским персонажам имена того же типа. Однако, выбирая имя героини для новой версии бюргеровской баллады, он останавливается на Светла­не. Жуковский не выдумывает это имя – оно уже известно. Им уже воспользовался А. X. Востоков в «старинном романсе» «Светлана и Мстислав», написанном в 1802 и напечатанном в 1806 г.8 Дав героине новой баллады имя, производное от прилагательного «светлый», об­ладающего широким спектром положительных оттенков, Жуковский «подарил» XX в. одно из самых популярных имен.

О новой балладе Жуковского заговорили еще до ее опубликования. Пока, конечно, только в узком кругу «своих». В июне 1812 г. К. Ба­тюшков пишет Жуковскому: «Пришли нам свою балладу, которой мы станем восхищаться, как "Спящими девами", как "Людмилой"...»9. Новая баллада уже ходит по рукам. Через месяц тот же Батюшков со­общает П. А. Вяземскому: «Ячитал балладу Жуковского: она очень мне понравилась и во сто раз лучше его дев, хотя в девах более поэзии, но в этой больше grace и ход гораздо лучше»10. Первый выпуск «Вест­ника Европы» за 1813 г. дал возможность познакомиться с текстом «Светланы» широкому кругу любителей поэзии. Поэты отреагировали на публикацию незамедлительно. В том же «Вестнике Европы», через номер, было напечатано послание А. Ф. Воейкова «К Жуковскому», в котором героини его баллад изображаются как подруги поэта: «Иль с Людмилою тоску делишь, /О потере друга милого. /Иль с Светланою прелестною /Вечерком крещенским резвишься...»12.

Седьмой номер «Вестника Европы» за 1814 г. также содержит отсыл­ку к «Светлане»: В. Л. Пушкин в послании «К Д. В. Дашкову» так ха­рактеризует ее автора: «Жуковский, друг Светланы, /Харитами венчан­ный...»12. В том же году молодой Пушкин, обращаясь к сестре, исполь­зует образ героини баллады для сравнения его с адресатом послания: «Иль смотришь в темпу даль /Задумчивой Светланой /Над шумною Не­вой?» 13. Летом 1814 г. на празднике, устроенном по поводу дня рождения А. И. Плещеевой в имении Чернь (неподалеку от Билёва, где жил тогда Жуковский), виновница торжества уже «пела "Светлану" с оркестром»14.

Члены литературного общества «Арзамас», основанного в 1815 г., получали, как известно, прозвища, заимствованные из баллад Жуковс­кого и более всего – из «Светланы», причем сам «балладник» получает имя героини этой баллады, которое в дружеском кругу закрепилось за ним навсегда. Так, в сентябре 1817 г. А. И. Тургенев пишет Вяземскому: «Прощальным он <вечер. – Е. Д> будет для Светланы, которая завтра скачет в Дерпт...»15, а Пушкин в конце августа 1831 г., рассказывая в письме к Вяземскому о поминках по его дяде В. Л. Пушкину, сообщает о Жуковском: «Светлана произнесла надгробное слово, в коем с особен­ным чувством вспоминала она обряд принятия его в Арзамас»16.

Вскоре круг поклонников «Светланы» расширяется. Дети, барыш­ни, любители поэзии заучивают балладу наизусть. Ее, по обычаю того времени, декламируют на вечерах и раутах, она откладывается в сознании читателей целиком, отдельными строчками, фрагментами. Текст начинает свою «общественную» жизнь.

В июне 1815 г. в одном из писем Жуковский сообщает о визите, на­несенном им Е. И. Кутузовой, вдове фельдмаршала. Кутузова подвела к поэту своего маленького внука. «Его заставили, – пишет Жуков­ский, – читать мне Светьяну, он сперва упирался, потом зачитал и наконец уж и унять его было нельзя» <Курсив Жуковского. – Е. Д> 17. Ребенок, судя по беглости чтения, знает балладу назубок. В том же письме Жуковский сообщает о том, что дочь хозяйки Е. М. Хитрово читает его баллады «с удивительным, как говорят, совершенством»18. В сентябре 1815г. Жуковский посещает царский двор в Павловске, где в течение трех дней читает свои баллады, в том числе, конечно, и «Светлану». При дворе его «баллады приводили слушательниц в вос­торг» 19. После этого Жуковский получает высочайшее предложение стать чтецом императрицы Марии Федоровны.

Устное «тиражирование» текста «Светланы» продолжается в раз­ных кругах. Александра Протасова (Воейкова), адресат баллады Жу­ковского, в одном из писем 1823 г. сообщает о каком-то драматическом представлении «Светланы», где героиню изображала Е. С. Семенова, причем «с такой трагической манерой, что это имело вид совершен­ной пародии. Невозможно было не смеяться!»20.

В 1820 г. Н. И. Греч включает «Светлану» в «Учебную книгу по российской словесности»21. С этого времени баллада Жуковского, прочно закрепившись в качестве обязательного текста учебных про­грамм, входит в многочисленные хрестоматии для гимназий и других средних учебных заведений, превратившись тем самым в хрестома­тийный текст22. Хрестоматийные тексты играют в жизни общества особую роль – известные всем (или очень многим), они составляют язык этого общества; ими становится возможным оперировать без от­сылок в различных языковых, культурных и бытовых ситуациях. До­статочно бывает намека на него, чтобы вызвать в собеседнике нужные ассоциации. Однако даже среди ряда других хрестоматийных произ­ведений «Светлана» занимает особое место.

Уже в конце 1820-х гг. знание этой баллады наизусть превращается в одну из характерных и, одновременно с этим, банальных черт об­разования и умений провинциальной «культурной» барышни, о чем свидетельствует хотя бы характеристика героини поэмы В. Л. Пуш­кина «Капитан Храбров» (1828): «Наташа многое уж знала: / Умела колпаки вязать, /На гуслях песенки бренчать /И полотенца вышива­ла/ <...> /"Светлану" наизусть читала...»23.

Косвенным подтверждением этому может служить и стихотворе­ние Н. М. Языкова «Островок», где «девица-краса» читает в бесед­ке «Поэта Светланы, /Вольтера, Парни...» (1824)24. Автор повести «Кокетка» (1839) Н. Н. Веревкин, противопоставляя своей героине ее соучениц, следующим образом характеризует круг их культурных ин­тересов: «Когда ее сверстницы учили наизусть "Светлану", плакали, читая Ламартина, вспыхивали завистью, глядя на ротик Доминики-новой Сивиллы, или наперерыв разыгрывали мотивы из "Семирамиды", она удивлялась и пожимала плечами»25.

На протяжении многих десятилетий «Светлана» Жуковского по каламбурному выражению А. А. Шаховского в комедии «Липецкие воды» (1815), «питала» «нежный вкус» своих многочисленных чита­телей и особенно читательниц26.

Известность «Светланы» расширялась год от года. В 1832 г. на ее слова был создан первый опыт музыкальной баллады; в 1845 г. состо­ялась премьера оперы на ее сюжет; баллада целиком и фрагментами перелагалась на музыку; в песенниках строфы из нее (преимущест­венно начальные– «Раз в крещенский вечерок...») встречаются с середины века. Особо показательным свидетельством широты круга, в котором становится известна «Светлана», представляется се вхож­дение в народную культуру: появление фольклорного варианта текста, лубочных изданий, а также включение фрагментов из нее в представ­ления народной драмы «Царь Максимилиан»27.

Баллада Жуковского представляет собой пример того, как литера­турное произведение превращается в текст, выполняющий не толь­ко литературные функции: она начинает самостоятельную жизнь в различных сферах быта. Текст баллады, будучи «на памяти у любого человека, неравнодушного к русской поэзии»28, буквально разбирал­ся по цитатам, которые, как писал Ю. Н. Тынянов о хрестоматийных текстах, сохраняя «старую эмоциональность», вводили предшеству­ющий литературный и культурный опыт, поддерживали этот опыт и закрепляли его в культурном сознании29.

Бесконечное число раз строки из «Светланы» использовались в ка­честве эпиграфа. Эпиграфичность – особое свойство текста, способ­ность его фрагментов служить ключом, задавать тему или настроение другим произведениям. Это свойство в высшей мере характеризует балладу Жуковского. Приведу ряд примеров: эпиграф к пятой главе «Евгения Онегина»: «О, не знай сих страшных снов / Ты, моя Светла­на!»; эпиграф к повести Пушкина «Метель»: «Кони мчатся по буграм, / Топчут снег глубокий...» и следующие восемь строк; эпиграф к седь­мой главе первой части романа И. И. Лажечникова «Ледяной дом»: «Раз в крещенский вечерок...» и следующие три строки; сквозной эпиграф к газете В. Н. Олина «Колокольчик»: «Чу!.. В дали пустой гремит / Колокольчик звонкий»; эпиграф (равно как и само название) к рассказу «Крещенский вечерок» некоего Сороки «Раз в крещенский вечерок...»30; эпиграф к пьесе «Декабрь (Святки)» из цикла «Време­на года» Чайковского; эпиграф к третьему посвящению «Поэмы без героя» Ахматовой «Раз в крещенский вечерок...». Реминисценция из «Светланы» включена в стихотворение А. Н. Глебова «Ночной путь»: «Но... чу!... сквозь сон им колокольчик слышен»31. Название «Крещенс­кий вечерок» получают многие тексты святочного содержания, а так­же сборники святочных и рождественских рассказов32.

Широкая известность баллады «Светлана» сказалась и в том, что она вызвала множество пародий и литературных переделок33. В мемуарах А. Григорьева упоминается «знаменитая пародия на Жуковского "Свет­лану"», где имеется в виду ходившая в списках по рукам в конце 1830-х гг. «Новая Светлана» М. А. Дмитриева34. В газетах и журналах второй половины XIX – начала XX в. пародии на «Светлану» и ее переделки встречаются неоднократно. Такова, например, переделка Н. С. Стружкина «Гаданье на святках» (1882): «Раз на святках в барский дом / Съехалось собранье, / Чтоб устроить вечерком /Русское гаданье...»35. Переделкой «Светланы» является и сатирическое стихотворение И. В. Воинова «Не­мецкое гадание» (1915): «Раз в крещенский вечерок / Варвары гадали: / Истощив обычный "бир" / И загадив стойла, / Налегали на эфир / И иные пойла...»36. Начало и стихотворный размер «Светланы» использует и Маяковский в «Окнах Роста» (1919): «Раз /в крещенский вечерок /бур­жуа гадали: /красного в бараний рог / скрутим мы когда ли?»37 и др.

Однако более всего «Светлана» оказалась связанной со святками: явившись одним из самых известных произведений русского роман­тизма, она надолго останется «сигналом» святочной темы как в лите­ратуре, так и в жизни. Горожане и поместное дворянство, утратив ряд народных особенностей святочного поведения, восполняли эту утрату за счет чтения «святочных» текстов. Эта ситуация воспроизведена «в романе в стихах» Евдокии Ростопчиной «Дневник девушки» (1850): чтение новогодним вечером «Светланы» спровоцировало в среде знат­ной дворянской молодежи устройство святочных гаданий: «Затеями Елена оживляла / Весь вечер. Прочитавши громко нам / Жуковского прелестную Светлану, / Она осуществить, хотела игры / Народной старины и русских святок...»38.

Баллада Жуковского как бы сконцентрировала в себе идею праздни­ка – святки, святочные сцены и особенно девичьи гадания неизбежно напоминали о ней, актуализировали в сознании ее текст. Так, фельетонист «Северной пчелы», описывая в 1848 г. только что прошедшие святочные празднества в Петербурге, рассказывает о народных увеселениях и срав­нивает их со сценами из «Светланы»: «Как мило изобразил это В. А. Жу­ковский в русской балладе "Светлана"»39. Е. Л. Марков в автобиографическом цикле «Барчуки» (1866) дает идиллическое изображение усадеб­ных святок 1830-х гг. В этом мире чтение баллад Жуковского, и в первую очередь «Светланы», было обязательным, из года в год повторяющимся, праздничным ритуалом40. Иногда декламация «Светланы» превращалась в единственное святочное «мероприятие», которым отмечался праздник. Д. В. Григорович, вспоминая о годах своей учебы в Военно-инженерном училище (конец 1830-х гг.), пишет: «Раз в год, накануне Рождества, в рекреационную залу входил письмоводитель Игумнов в туго застег­нутом мундире, с задумчивым, наклоненным лицом. Он становился на самой середине залы, выжидал, пока обступят его воспитанники и, не смотря в глаза присутствующим, начинал глухим монотонным голосом декламировать известное стихотворение Жуковского: "Раз в крещенс­кий вечерок /Девушки гадали ..."u m. д. Покончив с декламацией, Игумнов отвешивал поклон и с тем же задумчивым видом выходил из залы»41

Размножившиеся к концу XIX в. рекомендации по устройству рождественских праздников для детей, предлагавшие организаторам подходящий материал, всегда включают в себя «Светлану» или же, по крайней мере, отрывки из нее42.

Став общим достоянием, текст баллады оказался способным к вы­полнению определенной функции в святочном ритуале.

Слушание или чтение подобного рода произведений становилось потребностью святочного времени. «Я стараюсь забыться за "Свет­ланой" Жуковского...»43, – писал А. К. Воронский в мемуарном рас­сказе «Бурса» (1933), вспоминая один из святочных вечеров своего детства. «Я, например, могу читать Жуковского ночью в Рождест­венский сочельник», – говорил Блок (несомненно, имея в виду пре­жде всего баллады)44, а святочной ночью 1901 г. именно «Светлана» вдохновила его на стихотворение «Ночь на Новый год»: «Душа мо­розная Светланы – /В мечтах таинственной игры / <...> /Душа задумчивой Светланы /Мечтой чудесной смущена...». 

(из сборника «Имя. Семантическая аура»)

Душечкина Е.В.